Зачем нам Страсбургский суд?

  «Каждая страна, как и каждая семья, несчастлива по-своему. Все как в «Анне Карениной». У каждой страны свой скелет в шкафу. А сколько их вываливается, когда русский шкаф открываешь!» – с такой мрачной сентенции начал беседу со мной русский судья Страсбургского суда по правам человека Анатолий Ковлер.
На двери кабинета господина Ковлера табличка – «Соблюдайте Матросскую Тишину!». В Страсбургском суде и так тихо, как в склепе. Здесь нашли последний приют те самые скелеты, выпавшие из шкафов сорока шести стран, подписавших Конвенцию по правам человека. Сюда отправляются умирать трудной смертью те проблемы, которые не удалось разрешить на их исторической родине. Я представляла себе Страсбургский суд в куда более драматическом свете: в его коридорах должны толкаться плачущие люди со всей Европы, имеющие на руках необыкновенно запутанные дела и смертельные обиды. «А заявителям нет нужды сюда приезжать, – объяснила мне сотрудница пресс-службы суда Кристина Пенчева. – Все дела обычно рассматриваются в письменном виде – с помощью адвокатов или без. Очень редко случаются открытые слушания по громким знаковым делам».
Россия в качестве главного поставщика жалоб – особый клиент Страсбургского суда. Только в прошлом году в суд поступило десять с половиной тысяч заявлений! «Специфика России прежде всего в количестве дел – 26% от общего числа жалоб, – заявил мне председатель Страсбургского суда господин Жан-Поль Коста. – А у нас всего один русский судья, который обязан участвовать в рассмотрении всех дел против России. Согласно Конвенции по правам человека каждую страну представляет один судья, как я, к примеру, один представляю Францию. Конечно, вашему судье помогает команда отличных русских юристов, но проблемы это не решает. Нам физически трудно управиться с вашими жалобами».
– Однако русские дела все 46 судей любят разбирать, потому что они необычные, – замечает российский судья Анатолий Ковлер. – В каждом своя изюминка или чертовщинка. Что ни дело, то Достоевский или Лесков. На что люди жалуются? Да на все. На загубленную жизнь, на соседей, на то, что муж ушел к другой, на низкую зарплату, недостойную человека, на скотское обращение: вот, родителей во время войны в концлагере загубили, и государство должно нести ответственность за это. Все это отголоски человеческих трагедий. У нас немало дел, которые приходят по весне и ранней осени, когда обостряются определенные заболевания. Тем не менее за каждым делом стоит судьба человеческая. Язык не поворачивается назвать его абсурдным или нелепым. Мы к каждой жалобе относимся бережно и с каждым заявителем ведем переписку, даже заведомо зная, что жалоба его неприемлема (а таких у нас 90 процентов). Но многие пишут, просто чтобы отвести душу, а потом не отвечают на наши письма.

– А на каком языке пишут граждане?
– Первое письмо всегда можно написать на русском. Если дело серьезное, мы можем затребовать документы на английском или французском. Но откуда, к примеру, у деревенской бабушки средства на переводчика или адвоката? Если мы знаем, что заявитель – человек бедный, то позволяем переписываться на родном языке. Суд ведет переписку аж на 37 языках.

– Что такое типичное русское дело? – спрашиваю я.
– Самая массовая проблема – неисполнение судебных решений. Наши суды выносят прекрасные постановления по гражданским делам: о невыплате пенсий, социальных пособий, боевых – военнослужащим, о невыдаче квартир очередникам, инвалидам, участникам войны. Половина (!) судебных решений в России не исполняется, и, естественно, граждане жалуются нам. Вот, например, Матрена Федоровна Полупанова из города Нововоронеж 1908 года рождения. Четыре года ей не выплачивали задолженность по пенсии – 7346 рублей 50 копеек. Страсбургский суд постановил: выплатить эту сумму плюс 2400 евро морального ущерба. На момент вынесения постановления героической старушке исполнилось 98 лет! Она, слава богу, дожила. Мы все в той или иной степени дети советского времени, воспитанные на четком представлении о наказании – «украл, выпил – в тюрьму» и жегловском «вор должен сидеть в тюрьме». А должен ли вор сидеть в тюрьме до суда, пока согласно презумпции невиновности он еще не вор, а честный человек? Должен ли человек, только подозреваемый в совершении преступления и не представляющий физической угрозы для общества, немедленно садиться за решетку? Для России, где количество заключенных приблизилось к цифрам советского периода (хотя территория и население сократились), все это вопросы отнюдь не философские. Российские суды выдают санкции на заключение под стражу даже чаще, чем это делали органы прокуратуры во времена СССР.
– У нас сидит миллион человек! Представили цифру? – говорит судья Анатолий Ковлер. – Для сравнения: во Франции на 60 миллионов населения – 50 – 60 тысяч заключенных. Суды в России практически на 90 процентов удовлетворяют ходатайства следственных органов о применении в качестве меры пресечения исключительно ареста и содержания под стражей. Хотя Уголовно-процессуальный кодекс дает целый веер возможностей: подписка о невыезде, залог, поручительство.

– С чем вы связываете такую страсть к крайней мере?
– С автоматизмом мышления. Потому что десятилетиями вбивали в голову судьям, что тяжесть предъявленного (но еще не доказанного) обвинения, тяжесть возможного наказания, еще не вынесенного, автоматически переводит подозреваемого в разряд посаженных в СИЗО. Мы не против разумной изоляции на первых этапах следствия, но когда следствие завершено, когда адвокаты и обвиняемые в ожидании суда знакомятся с материалами дела, зачем держать человека в тюрьме? У нас был случай по «шпионскому» делу, когда заключенный был прикован ногой к столу и в таком вот виде знакомился с материалами следствия. После этого говорят, что в Европейском суде антироссийский синдром, что мы спим и во сне видим, как бы побольнее ударить Россию. Поймите: мы рассматриваем только те дела, которые к нам приходят. Мы их не придумываем.

ЧЕЧЕНСКИЙ УЗЕЛ: «НЕТ ТЕЛА, НО ЕСТЬ ДЕЛО»
Самая «тяжелая» статья Конвенции по правам человека и самая дорогая по выплатам – статья вторая «Право на жизнь». Каждый год, выполняя постановления Страсбургского суда, Россия платит сотни тысяч евро родственникам людей, исчезнувших в Чечне и Ингушетии. Чеченский вопрос – не только самый болезненный с политической точки зрения, но и самый спорный с юридической.
– Что касается «чеченских дел» в Страсбургском суде, я должен заметить как юрист: в этих делах не установлен факт смерти, – говорит заместитель министра юстиции России и Уполномоченный РФ при Страсбургском суде Георгий Матюшкин. – По всем фактам исчезновения граждан заведены уголовные дела, проводятся оперативные мероприятия. Дела расследуют, они не раскрыты. А Европейский суд сам себе создал юридическую презумпцию: коли человек пропал, значит, он умер, убит. С моей точки зрения, суд вышел за рамки своей компетенции.

– И что вы на это скажете? – спросила я председателя Страсбургского суда господина Жан-Поля Коста. – Нет тела, значит, нет дела?
– Я могу понять реакцию ваших властей, но я ее не разделяю. В действительности проблема исчезновения людей была впервые поднята не Европейским судом, а Межамериканским судом по правам человека. Вспомните семидесятые годы – Чили, Аргентину и даже Бразилию во времена гражданских войн и военных режимов, когда исчезли тысячи людей. Власти и армия после путча или государственного переворота говорили семьям то же самое: «Почему вы нам жалуетесь, что ваш муж или сын пропали? Может, они вообще уехали из Латинской Америки? Ищите их в Европе, США или Канаде. Мы не несем ответственности за их исчезновение. Где доказательства нашей причастности?» Межамериканский суд в Коста-Рике заявил: «Это неудовлетворительный ответ. Да, мы не можем вам предъявить трупы. Но объясните нам точные обстоятельства исчезновения людей и какие конкретные шаги вы предприняли, чтобы расследовать дело и установить истину». Мы в Страсбурге использовали этот опыт. Чечня – отнюдь не уникальный вопрос. Возьмите Турцию и курдов или Великобританию и Белфаст.
Иногда Страсбургский суд отправляет специальную миссию, чтобы расследовать факты. Однажды меня послали с такой миссией в Анкару. Мы собирали свидетельства о деревне, уничтоженной турецкой армией. Погибли несколько десятков человек. Турецкая армия уверяла: это не наших рук дело, нас там не было. Единственный способ найти правду – выехать на место. Мы приехали в сожженную деревню и собрали показания свидетелей. Не могу забыть одну молодую женщину, сбежавшую в горы с шестимесячным ребенком на руках. Ее муж погиб, она прошла в горах двести километров с младенцем в страшные зимние холода, чтобы найти своих родителей. Я спросил ее: «Что случилось с ребенком?» Она ответила: «Он умер у меня на руках. Просто замерз».
И Россия, и Турция в один голос твердят: «Как вы можете предъявлять нам обвинения, если у вас нет доказательств?» Мы отвечаем: как минимум продемонстрируйте нам, что вы провели серьезное расследование, а не говорите просто: человек исчез. Это как убийство без тела. Иногда российские власти заявляют нам: «Но чеченцы тоже виновны в грубейшем нарушении прав человека. Почему вы для баланса не рассматриваете преступления, совершенные чеченцами?» Простой ответ: они не могут быть обвиняемы нашим судом, у нас нет на это полномочий. Наш суд защищает людей против государства. Мы ведь не международный трибунал в Гааге.

КОЛЬКО СТОИТ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ?
Стоимость человеческой жизни на протяжении различных времен и широт – понятие далеко не безусловное: каждая эпоха оценивает ее по-разному. И можно ли вообще взвесить человеческую кровь и определить цену жизни? Российские юристы дружно отмели мой вопрос как циничный. Человеческая жизнь бесценна, и точка. Прейскуранта нет и быть не может. Следовательно, государство не должно выплачивать компенсацию родственникам человека, погибшего по вине государства. А есть ли официальный прайс-лист в Страсбургском суде?

– Судя по последним постановлениям суда, чеченская жизнь стоит 30 – 35 тысяч евро, – замечаю я председателю Европейского суда господину Жан-Полю Коста.
– Около того. Зависит от обстоятельств. Иногда мы присуждаем даже больше денег тому, кто выжил, но подвергся пыткам и остался инвалидом. Но недостаточно сказать государству: «Пожалуйста, заплатите». А вам в ответ: «Я продолжу платить и продолжу убивать».
– Государство откупается большой суммой денег, и оно само в ужасе: компенсации все растут и растут, – говорит исполнительный директор правозащитного центра «Мемориал» Татьяна Касаткина. – Счет уже идет на миллионы евро в год.
Только в 2007 году Россия выплатила 4,3 миллиона евро в год по решениям Страсбургского суда. «Во всех цивилизованных странах есть прейскурант компенсаций, если речь идет о серьезных преступлениях, – говорит лидер правозащитного движения «Сопротивление» Ольга Костина. – Только в России нет никакой закрепленной законом шкалы – все на усмотрение суда. Когда мы предлагаем создать фонд компенсаций, нам говорят: у государства нет денег. А в Страсбурге не накладнее выходит? А позору сколько! И выплаты будут расти и расти. Только за декабрь 2008 года Страсбург присудил России выплатить полмиллиона евро! Наше правосудие, как русский бунт – бессмысленный и беспощадный. Потому что оно пострадавшему гражданину ничего не предлагает, кроме степени расправы над преступником. Хорошо, мы его посадим – на 5 лет, на 25, навсегда. А дальше что? Во всем мире, даже в бывшем соцлагере – в Болгарии и Чехии – существует шкала совокупной ответственности государства перед гражданином за то, что оно не оказалось рядом во время преступного нападения. В Германии государство немедленно выплачивает компенсацию, как только человек признается потерпевшим. Жертве не покрывают стоимость того, что произошло. Это моральная компенсация, сопряженная с материальной поддержкой, если человек пострадал. Своего рода извинение: да, мы тебя не уберегли, но мы рядом. Откуда деньги на выплаты? Из фондов, которые собирают конфискат с преступников, отчисления от преступлений. В Англии есть просто штраф-налог на любое правонарушение. Что бы вы ни натворили, с вас автоматом снимают небольшую сумму, а в итоге набирается много.
Во всем мире государство даже хоронит за свой счет, если ты жертва преступления, платит пенсию, если ты остался инвалидом. Но все это, извините за цинизм, в обмен на сотрудничество с государством по поимке преступника. Там делают все, чтобы потерпевший заявил в полицию. А, по нашим опросам, в России 62 процента потерпевших никуда не обращаются, потому что хуже будет: хамить будут, издеваться, преступники начнут угрожать. Наша система сама себя за хвост кусает, по кругу бегает. Она обходится без заявителя, без свидетеля, без защиты свидетеля. Отсюда подложные свидетели берутся и шьют липовые дела, потому что реальных нет. Никто не хочет связываться.
Другой важный момент: у нас нет механизма изъятия денег у преступника. Вот вам пример. Под Оренбургом три подонка напали на девочку 19 лет. Изнасиловали. Поскольку одного из них девочка знала, ее решили убить. Перерезали ей горло и бросили умирать, но она чудом выжила. Всех подонков поймали, всем дали чудовищные сроки. У девочки дыра в горле, куда вставлена трубка, она не может говорить. Каждое утро она эту трубку видит в зеркале. Зимой ей нельзя выходить на улицу, чтобы горло не заморозить. Ей срочно нужна дорогая операция. Суд присудил девочке 500 тысяч рублей, из которых она ни копейки не получила. Человек не должен проходить эти круги ада. Нельзя давать жертве в качестве компенсации только расправу над преступником. Нельзя культивировать ненависть жертвы: мы сейчас этого подонка поймаем, посадим, а в зоне ему куда надо черешок от лопаты вставят. Ничего, кроме агрессии, в обществе это не вызывает.

КОГДА У СУДА ЛОПАЕТСЯ ТЕРПЕНИЕ
Имя скромного «чернобыльца» Анатолия Бурдова из Ростовской области знает весь Европейский суд. Инвалид, потерявший здоровье при ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, жаловался на невыплату ему денежных пособий. Российские суды исправно принимали решения в его пользу, но чиновники заявляли: денег в бюджете нет и не будет. Гражданин Бурдов подал жалобу в Страсбург и в 2002 году стал первым россиянином, выигравшим дело против России. Деньги не только Бурдову, но и остальным «чернобыльцам» государство немедленно выплатило. Через несколько лет инвалиду снова пришлось подать в суд на Россию с жалобой на новые задолженности. Дело «Бурдов-2», раздражающе простое и ясное, как свечка, довело Европейский суд до белого каления. В начале 2009 года Страсбург принял так называемое пилотное постановление, первое в отношении РФ. Нашему государству дается шесть месяцев на принятие мер по устранению «системной проблемы»: длительному неисполнению решений российских судов. «Мы тут задыхаемся, – говорит российский судья Анатолий Ковлер. – Иногда мы рассматриваем невыплаты в полторы тысячи рублей пенсии, которые в суде вырвали наши пенсионеры и годами не могут получить. Что это – задача для Европейского суда вести переписку и томить несчастного заявителя 5 – 6 лет?! Год назад в Думу был направлен законопроект об ответственности за неисполнение судебных решений, на который практически все ведомства дали отрицательное заключение. И нетрудно догадаться, кто сказал «нет» в первую очередь: Министерство финансов. Мол, денег нет. Получается, что платить штрафы, наложенные Страсбургом, дешевле, даже если счет пошел на миллионы. Еще один момент: можно арестовать имущество у меня или у вас, но не дай бог сделать это у государства, у бюджетной организации – пенсионного или социального фонда. Бюджет – священная корова, ее нельзя трогать».

МОЖЕТ ЛИ СТРАСБУРГ ОБАНКРОТИТЬ РОССИЮ?
Теоретически – да. Только дело «ЮКОСа», принятое к рассмотрению Европейским судом в этом году, может пробить катастрофическую брешь в российском бюджете (истец требует 34 миллиарда долларов). «А что, если какая-нибудь страна откажется платить штраф?» Мой вопрос поверг в тихий шок добропорядочных юристов из Департамента исполнения решений суда, словно я поставила под сомнение неопровержимый кодекс ценностей. Как если бы я заявила, что не надо чистить зубы по утрам или мыть руки перед едой. «Ответ простой: если суд присудил определенную сумму денег, страна должна платить, – заявила мне глава департамента Женевьева Мэйер. – И суд устанавливает крайний срок. Если страна не заплатит вовремя, начнут капать проценты». «Нет возможности обойти это. Такого никогда не случалось, – говорит директор мониторинга Христос Якомупулос. – Дело не будет закрыто, пока необходимая сумма с процентами не будет уплачена. Страна участвует в Совете Европы и в Европейской конвенции по собственной воле. Мы, конечно, международный закон, а не международная полиция. Мы не можем посадить страну в тюрьму. Но это ее политический выбор. Или она в игре, или вне игры».
– Когда частная компания выступает против государства, выплаты могут быть колоссальными, – говорит председатель Страсбургского суда Жан-Поль Коста. – Как в деле 1996 года – греческая нефтеперерабатывающая компания против Греции. Суд присудил выплатить 30 миллионов долларов. Греция заявила Комитету министров: а денег у нас нет. У вас есть выбор, ответил комитет: или вы сократите бюджетные расходы, или повысите налоги, или увеличите дефицит бюджета, но в любом случае вы должны заплатить. Это стало политическим скандалом на национальном уровне. Перепалка тянулась год или два, но в конце концов Греция заплатила.

КОММЕНТАРИЙ ЮРИСТА
Зачем нам Страсбургский суд?
С этим вопросом мы обратились к адвокату Павлу Астахову. Вот что он ответил:
– Европейский суд по правам человека абсолютно нужен. Кроме высших национальных судебных инстанций, должна быть международная контрольная инстанция, которая сравнивает деятельность государства со стандартами международными.
Раз уж мы вступили в Европейскую конвенцию, отказываться от прав и свобод, дарованных ею, означало бы сделать шаг назад.
Другой вопрос – почему так много жалоб из России и на Россию? Вот что волнует государство. Оно отвечает в международном суде за действие своей судебной системы. Надо добиваться эффективности судов внутри страны, тогда не придется краснеть на европейской арене. Каждый судья должен понимать, что перспектива рассмотрения его ошибок и недочетов – это ответственность государства. Чтобы уменьшить число недовольных, Верховный суд РФ должен предложить самые серьезные усилия. Например, как это сделано в Италии. Там в свое время был принят закон, который позволяет пересматривать решение суда, на которое жалуются граждане внутри страны. Если бы Верховный суд занялся у нас такой проблемой, тогда бы и число жалоб уменьшилось, и государству не пришлось бы краснеть, и граждане чувствовали бы себя защищенными внутри страны.

Дарья Асламова